В джунглях Москвы. Роман - Петр Алешкин

4

Галя слышала шаги матери и Наташи в коридоре. Мать сердилась. Она не могла что-то отыскать и ругала Наташу. Сестра отказывалась, громко говорила, что она не брала. Мать заглянула в комнату и спросила у Гали, не видела ли она платок.

– На кой он мне…

Галя вспомнила, что мать с отцом вчера вечером договорились съездить в Клин к двоюродной сестре отца.

Мать, ворча на свою память, вышла, но появилась Наташа. Она была моложе Гали, но выше ростом, плотнее, крепче. И характером сильнее, энергичней. Галя иногда дразнила сестру акселераткой, а Наташа в ответ обзывала заморышем.

– Ты долго валяться будешь?

– Иди отсюда! – нарочно сердито схватила Галя с пола тапок и замахнулась.

Наташа исчезла за дверью. Галя засмеялась, Наташа высунула голову из-за двери.

– «Утреннюю почту» проспишь!

Галя снова опустила руку с постели к тапкам, и голова Наташи скрылась.

Настроение у Гали было невеселое. Оттого-то и вставать ей не хотелось. Лежала, чувствовала себя больной. Вечером легла она рано, но заснуть не могла. В большой комнате долго смотрели телевизор родители с Наташей. Алеша, когда пришел с тренировки, заглянул к ней, спросил:

– А где твой баскетболист? Сегодня же суббота… Вы что, поругались?

Алеша с детства привык опекать сестру. Мать частенько говорила ему раньше, что он мужчина, а сестра его хрупкая, следить он должен, чтоб никто не обидел ее, защищать. В школе одноклассники, видя, как он коршуном налетает на того, кто дернет Галю за косу или поддразнит, скоро перестали ее трогать. А когда стали взрослеть и ровесники Алеши все чаще начали поговаривать о девчонках, он просто взбесился, как говорила Галя, злясь на него. Увидит, как она разговаривает с кем-нибудь из парней, так чуть ли не в морду к тому лезет. Может быть, из-за этого Галя не встречалась ни с кем до Егоркина. А Иван Алеше понравился. Сначала, правда, прежняя ревность в нем всколыхнулась, но, увидев застенчивую улыбку Егоркина, когда Галя знакомила их возле подъезда, почувствовал почему-то, что Иван не сможет обидеть сестру, что он надежный, свой парень. Почему он решил, что Иван надежный, он объяснить себе не мог, но поверил этому ощущению. И в этот день, возвращаясь с тренировки, он искал глазами Галю с Иваном возле дома, но не увидел, потому-то и спросил ее о Егоркине.

– Иди ты, – буркнула Галя. – Спать хочу!

Но не спалось. Как только она вспоминала, что сейчас Егоркин, может быть, обнимается со своей деревенской девчонкой, ее охватывал озноб. Она сжимала зубы, боялась, как бы они не начали стучать. «А мне-то что? Мне-то что за дело? – спрашивала она себя в тысячный раз, чувствуя, как слезы щекочут щеку. – Ну и пусть!.. Я-то при чем? Что я для него значу?.. Помог у Царева деньги взять! Ну и что? Он справедливый, добрый! Он и Катерине бы помог… и любой другой! Провожал до дома? Но он же ясно сказал, что не знал, что я рядом живу… А если бы знал, пошел бы? Пошел бы или нет?.. У, длинноногий! – Галя всхлипнула и испугалась, прислушалась. За стеной по-прежнему спокойно мурлыкал телевизор. – Придет, не взгляну на него! – думала Галя. – И разговаривать не стану!.. Какая же я дура, дура! Реветь из-за деревенского жирафа… Ну, дура!» Страдала, казнила себя долго. Прикинулась спящей, когда пришла сестра и зашуршала платьем, раздеваясь.

– Наташ, – позвала она ее неожиданно для себя. – Иди ко мне!

– Ты чего? – Наташа испугалась, услышав необычный, наполненный страданием голос Гали.

– Иди…

Наташа подошла, белея в темноте длинной ночной сорочкой. Галя взяла горячей рукой сестру за локоть и легонько потянула к себе.

– Ложись ко мне… Иди… поплачем… – всхлипнула она.

Наташа притихла, поняла, что случилось что-то серьезное. Молча забралась к ней под одеяло.

– Ой, у тебя подушка вся мокрая! – шепнула она.

Галя, всхлипывая, перевернула подушку другой стороной, обняла сестру и уткнулась ей в плечо. Наташа гладила ее по волосам, по спине, а когда Галя затихла, шепнула:

– Ты что, влюбилась?

– Ага… – качнула головой Галя.

– А почему плачешь?.. Я, когда влюблюсь, все время смеяться буду…

Галя фыркнула, засмеялась, спросила:

– Даже… когда он к другой уедет?

– Зачем ему к другой уезжать? Я же его любить буду!.. А-а, вот ты из-за чего? Он что, к другой уехал? А зачем же ты его полюбила, раз у него другая есть?

– Не знаю…

– Ну, я в такого влюбляться не буду… На кой он мне… – В коридоре послышались чьи-то шаги, и Наташа замолчала. Когда дверь ванной стукнула тихонько, Наташа снова зашептала: – А кто он?

– Тоже сборщик… У нас работает… – Галя стала рассказывать о Егоркине.

Рассказала, как он из-за нее с Царевым подрался, как конвейер вместе с Маркиным переделал, как провожал ее из Дворца культуры.

Утром Наташа обращалась с сестрой как с больной, но, увидев, что Галя не думает подниматься с постели, не встала даже к завтраку, начала покрикивать на нее. Она вдруг ощутила себя старше и опытней Гали.

После ночного разговора с Наташей Галя чувствовала некоторое умиротворение, и хотелось длить, длить такое ощущение. О Егоркине вспоминала без боли, с грустью. Прислушивалась, как мать с отцом одеваются в коридоре возле двери ее комнаты. Когда входная дверь захлопнулась за ними, Галя сказала себе: «Надо вставать!» – опустила ноги на мягкий ворс прохладного паласа и поднялась. Голова у нее легонько кружилась. Мышцы расслаблены, будто она действительно проболела, провалялась в постели неделю. «Так нельзя! Надо быть бодрей!» Галя еле оторвала ногу от паласа, пытаясь пробежаться на месте. Голова кружилась, перед глазами – круги. В коридоре звякнул телефон и умолк. Через мгновение задребезжал снова и дребезжал долго, длинно. Галя почему-то забеспокоилась, напряглась в ожидании. К телефону никто не подходил.

– Алешка, ты что, оглох?! – раздался крик Наташи.

– А ты?!

– Это тебя, мне некому звонить…

Телефон дребезжал. Кто-то прошлепал тапками к телефону.

5

Вернулся Егоркин в Москву рано утром. Ехал в общем вагоне, лежал на третьей полке, положив голову на теплую, обмотанную какой-то мягкой клеенкой трубу, ворочался, думал, заставлял себя вспоминать вечера с Валькой, но то и дело воспоминания эти размывались и всплывал недавний вечер, когда шли они с Галей по белой улице, и снег под фонарями поблескивал, светился, и голубые тени двигались рядом, удлиняясь, когда они отдалялись от фонаря.

Снега в Москве не было, дождь слизнул его мигом. Асфальт был в лужицах, мокрый и скучный. Ветви деревьев густо увешаны каплями. Машины шипели колесами. Водяная пыль сопровождала их.

Володя спал. Он поднял голову, когда Егоркин вошел в комнату, взглянул и снова уткнулся в подушку. Не удивился, не спросил, почему Иван вернулся. Видать, ночью наработался. Возле стола под лампочкой стоял чертежный станок с приколотым кнопками листом ватмана. Володя притащил станок из учебной комнаты общежития и, вероятно, чертил допоздна. Иван разделся и с наслаждением влез под одеяло, думая, что непременно позвонит днем Гале и пригласит ее… А куда он ее пригласит? В кино? А может, куда-нибудь поинтересней? А куда? В парке сейчас делать нечего. На хороший концерт надо билеты заранее покупать. В театр тоже… А что он наденет в театр? Свитер да джинсы, в которых он ночью катался по пыльной полке в поезде да таскался по грязи? Иван открыл глаза и взглянул на штанины. Джинсы висели на спинке стула возле кровати. Были в засохшей грязи. Ткань на сгибах вытерта до белизны. В такой одежке по театрам не ходят, подумал Егоркин. Костюм надо покупать… А на него надо месяца два работать, пальто зимнее нужнее… Мать на свадьбу Варюньке поистратится сильно… При мысли о матери и сестре защемило сердце. Снова стал укорять себя за то, что вернулся, не доехал. И Варюнька ругать будет, когда узнает. Думая о сестре и матери, Иван уснул.

Проснулся от стука в дверь. Володя стоял у чертежной доски с карандашом.

– Сейчас! – хмуро откликнулся он и пошел к двери.

Недоволен, что оторвали от доски. Чертеж, наверно, требовался срочно. Иван отвернулся к стене, натянул на ухо одеяло и закрыл глаза. Он никого не ждал.

– Спит? – услышал Егоркин голос Андрея Царева, когда захлопнулась дверь за вошедшим. – Так всегда: мы спим, а где-то решаются наши судьбы!

Иван повернулся на спину, все равно теперь не уснуть, и кивнул Андрею. Царев направился к нему, держа в руке серый клочок бумаги. Он был немного возбужден, как всегда бывает, когда человек приносит необычное известие.

– В руках повестка, в сердце – грусть! С тобой прощался я! – пропел Царев и протянул листок Ивану.

Это была повестка в военкомат.

– Труба зовет! – продолжал Царев, улыбаясь. – Пора в поход, дружина в сборе!

Егоркин сел на кровати, сунул ноги в тапки.